80

там на пуд.

        Вот это порода!

        Я был в Писаревке и видел запущенный барский сад и фундамент дома, где жил Дымов.

        Старые, одичавшие груши, липы, кусты, душный шалаш. Сад спускается к реке. Река вся в очерете.

        Весной она разливается, и здесь были огороды болгар; сейчас тут совхозные огороды. Семеновна постоянно вспоминает Писаревку. Цветы в Писаревке лучше всех цветов. Малина в Писаревке лучше всех малин. Все в Писаревке самое лучшее в мире.

        А сад в Писаревке – куда там! Такого сада и на свете нигде нет!

        Если в столовой случайно упомянут Писаревку, Семеновна тут как тут, уже стоит в дверях, сложив побабьи руки, и слушает, блестя своими чертовски живыми и страстными глазами. Видно, в Писаревке видала она счастье в жизни!

        В одном из таборов окружили бабы. Коекто жаловался на еду. Но еда отличная. Это обычная повадка: может быть, больше дадут.

        Пока бабы шумели, стоя возле черной, замасленной подводы с горючим, инструментом и запасными частями, опершись на дышло, смотрела на нас в упор желтоглазая, курносая, очень некрасивая, веснушчатая девушка.

        Она улыбалась – буквально рот до ушей. У нее замечательные, ослепительные, «комсомольские» зубы.

        Она вся черная, лоснящаяся от нефти, керосина, масла; в кепке.

        Руки тоже совершенно черные, и только кругленькие

        беленькие ноготки, обведенные трауром.

        Это Ленка, трактористка из коммуны имени Ленина, которая послала ее к шевченковцам.

        Она недоумевает, почему шумят женщины.

        Ей абсолютно непонятен этот мир галдящих «индивидуальностей».

        У нее на щеке ссадина.

        – Кто это тебя так поцеловал, Леночка?

        – Какой там! Нет времени целоваться. День и ночь в поле.

        – Только поэтому?

        – Я еще годика два подожду.

        – Парней нет подходящих?

        – Найдутся!

        Год тому назад она не знала ни одной буквы. Сейчас грамотна, общительна, весела и даже, я бы сказал, кокетлива. Она радостно и пытливо болтала с нами и просила передать привет «нашему заместителю по комсомольским делам».

        – Передайте ему вот такой привет! – и показала двумя ладонями размер небольшой коробочки.

        1934 г.

Экспресс

        По длинному коридору спального вагона идет молодой человек в темносинем комбинезоне. Он идет против движения экспресса. Его сильно мотает. В подошвы бьет линолеум. Молодого человека подбрасывает. Он хватается за окна, за двери. Он улыбается. У него широкое, простое лицо. Вокруг шеи обмотано розовое мохнатое полотенце. Он идет умываться.

        Это – герой.

        Навстречу ему несется взволнованный мир облаков и деревьев.

        На крышах полустанков сидят ребятишки. Они машут руками. Под деревьями, по колено в некошеной траве, полной лютиков и незабудок, стоят в развевающихся юбках девушки. Они бросают в окна поезда охапки цветов. Движение экспресса срывает их и уносит из глаз.

        Под железнодорожным мостом остановился трамвай. Он пуст. Пассажиры стоят наверху и смотрят в окна поезда. Фотолюбитель наводит свой дешевый аппарат.

        Волнистая линия красноармейских голов подымается и опускается на протяжении трех минут, то есть в течение трех километров.

        Длинное «ура» тянется во всю длину экспресса.

        Внезапно в окно вагона с силой бьет такт оркестра, вырванный из марша наподобие ромашки, вырванной из огромного букета полевых цветов, качающегося на столике тесного