– Во сколько?
– В полчаса.
– Делай, – сказал Розанов спокойно и выложил на стол плоские карманные часы Первого московского часового завода. – Сейчас четверть четвертого!
Она с отчаянием посмотрела на часы, но потом гордо сжала губы, деловито засуетилась, побежала за бумагой и села писать, бормоча под нос, сосредоточенно разглядывая балки потолка, за которые были воткнуты пучки колосьев, и растирая переносицу тыльной стороной карандаша. Перечеркивая и путая, она написала полколонки. Сорвалась с места, выбежала из комнаты и прибежала со счетоводом – небольшим, вежливым, сухим немцем с папкой под мышкой.
Немец раскланялся и сел помогать.
Розанов поглядывал то на часы, то в написанное.
– Одним словом, у вас ни черта не получается, – вдруг сказал он на пятнадцатой минуте. – Давайте сюда, Давайте! Смотрите…
Он вырвал изпод ее карандаша бумагу. Карандаш провел твердую кривую линию.
– Вот смотрите сюда. Товарищ Катаев, дайка мне сюда твою самопишущую ручку.
Справляясь со своей записной книжкой, он четко написал план уборочной по бригадам.
– Вот получай. Для точнейшего руководства. Кто у тебя бригадир в первой бригаде?
– Бригадир? В первой бригаде у нас этот… такой высокий… я его знаю, только забыла фамилию…
– Забыла фамилию… – Розанов в сердцах плюнул. – Она забыла фамилию бригадира первой бригады! Сколько времени ты здесь секретарем? Пятый месяц? Хороший секретарь! Замечательный!
– Товарищ Розанов! – закричала она. – Честное слово, я не могу работать! Я писала в райком – они не хотят снимать. Ейбогу, я совершенно не в состоянии чтонибудь делать. Я здесь пропадаю. Я работница районного масштаба.
Розанов большими шагами пошел к автомобилю, где Хоменко жевал хлеб и шофер спал, примостившись на двух передних скамеечках.
Она бежала за нами.
– Поехали! – решительно сказал Розанов.
Громадные вязы шумели вдоль прямой улицы скучного немецкого села. Возле правления обедали несколько человек – ели кашу. Но стол был покрыт серой скатертью, и серая соль насыпана в вазочки грубого, деревенского стекла.
Она говорила:
– Товарищ Розанов, вы не беспокойтесь, я это все сделаю. Можете не сомневаться. Все будет в точности сделано.
– Ну, – сказал Розанов и вдруг обаятельно улыбнулся, – у вас тут, кажется, гдето вишни растут? Не угостишь ли нас… фунтика два?
– Вишни?… Да, да! Сейчас.
Она еще пуще засуетилась и послала мальчишку в сад нарвать нам вишен.
– Сейчас вишни будут… сейчас, сейчас…
– Только поскорее, а то нам некогда. Шофер завел машину.
Возле автомобиля остановилась старуха с клюкой и красным, вытекшим глазом. Она стала чтото злобно кричать понемецки. Язык немцевколонистов трудно понять. Мы попросили секретаря перевести. Она нам перевела. Старуха жаловалась, что два старика, с которыми она живет, съедают ее обед, и требовала, чтобы этих стариков строго наказали. Ей было лет восемьдесят пять. Ее седые волосы развевались. Она стучала на нас палкой и грозила комуто вдоль улицы, вероятно, тем вредным старикам.
– Сумасшедшая старуха, – сказала секретарь.
– Где же твои знаменитые вишни? – нетерпеливо сказал Розанов.
– Сейчас, сейчас будут!
– Нам некогда. Пошел!
Шофер двинул автомобиль. Мы поехали. Она несколько шагов бежала за нами.
– Сейчас будут вишни! –