61

за бочкой на колесах.

        Очевидно, общественное питание здесь еще середка на половинку.

        Одеты все празднично. Бабы в беленьких чистых платочках с кружевной оборочкой.

        Говорят, что в старое время отцы возили своих дочерей на базар, разодетых и в беленьких таких же платочках в кружевной оборке, и на этих платочках красными нитками было вышито: «Сто рублей», «Сто пятьдесят рублей» – это приданое девушки.

        Почти у всех на шее искусственный жемчуг.

        Было число 17е, а 20го район собрался отправлять в Днепропетровск первый эшелон зерна в девятьсот тонн, то есть шестьдесят вагонов.

        Несколькими днями позже мы были с Костиным вечером в таборе. Бригада Чубаря. Народ расходился по домам. С ним ничего нельзя было поделать.

        Мы поехали назад. У нас было свободное место в бричке. Пригласили одну из баб сесть. Подвезли до Зацеп.

        Она радостно забралась на козлы и села рядом с кучером, Алешкиным батькой, к нам лицом.

        – Почему не ночуешь в таборе?

        У нее в потемках широкое, покорное и доброе лицо в сереньком платке.

        – Как же я могу ночевать в таборе, когда у меня трое детей дома! Надо накормить и хлеб испечь. И огород пораскрадут.

        Нда…

        Это подкрепило мои прежние мысли: раз невыгодно, значит, тут какаято неправильность в организации.

        Я сказал об этом Розанову. Вот соображения Розанова на этот предмет:

        – Конечно, невыгодно ночевать в таборе, так как дома теряют картошку и барахло – могут покрасть. Конечно. Но от несвоевременного выхода на работу теряются тысячи центнеров хлеба. И они этого не видят по своей консервативности и по привычке считать свою рубашку ближе к телу. Почему? Потому, что картошка – ее видно, ее можно сегодня, сейчас же, съесть, а хлеб, который пропадает, – хлеб отвлеченный, его не видно сейчас, то есть не видно потерь общих. Теперь понятно?

        Я думаю, что Розанов тут немножко «загнул». Надо бы и «личную» картошку суметь сохранить, организовав общественную охрану, и «отвлеченный» хлеб собрать до последнего зернышка на личную и общественную потребу.

        На сегодня, 26 июля, по сведениям Розанова, сдано около десяти тысяч пудов хлеба (около тысячи пятисот центнеров). Это мало. Косят с 16го (по тысяче пудов в день с двадцати двух колхозов).

        Костин только что вернулся из объезда. Везде лежит и сушится по сто пятьдесят – двести центнеров жита.

        Костин сердито сказал:

        – Удивляюсь, как его не раскрадывают! Это редкое благородство. Сюда таскают, туда таскают, все время открыто. Не захочешь – станешь красть!

        Всего, значит, по всем колхозам сушится около двадцати тысяч пудов! Сколько это хлопот, рабочей силы, энергии; то его укрывают от дождя, то ссыпают, то опять рассыпают на ряднах.

        У Костина в кабинете письменный стол, несгораемый шкаф, выкрашенный в некрасивую коричневую краску. В нижнем ящике несгораемого шкафа хранятся тарелки; стол другой – с газетами; там лежат очки, бумаги.

        В специальной коробочке собрание резолюций партсъездов в красных переплетах. Лежит первый том «Капитала» со множеством закладок и пришпиленных заметок.

        В артели немцевколонистов «Ротер штерн» забавная женщина – секретарь ячейки.

        Сейчас ее уже сняли. Эмоциональна, суетлива, бестолкова и болтлива.

        Розанов ее здорово «мурыжил».

        – В ячейке план хлебосдачи есть?

        – План? Хлебосдачи?…