палками сонные сосновые чурочки, разлетающиеся во все стороны со звуком, действительно схожим со словом «скракли». Батарея ведет огонь часто, но понемногу, разгоняет своей шрапнелью небольшие партии неприятеля, производящего земляные работы.
В два часа пополудни стрельбы почти никогда не бывало.
– Герман пьет каву (то есть кофе).
После двух часов, выпив каву, герман идет на земляные работы, и наша батарея, уведомленная об этом по телефону с наблюдательного пункта, начинает разгонять германа.
Батарейцы хорошо усвоили это боевое расписание и пользуются случаем – греют на костре в чайниках воду и попивают чаек, чаще всего «вприглядку».
– Герман каву, а мы чай Высотского.
Но один раз не угадали: только что насыпали в кипяток скуповатую заварку, как из телефонного окопчика выскочил дежурный:
– Батарея, к бою!
– Тьфу, черт, не дают спокойно чайку попить. Побросали кружки, ломти черного хлеба, и через
миг орудийные номера стояли уже на своих местах у орудий.
– По цели номер сорок пять. Угломер пятнадцать – тринадцать. Уровень тридцать – ноль. Пушки сто сорок. Гранатой. Первый взвод – огонь! Первое, второе!
И пошло и пошло!…
После отбоя высказывается соображение, что немец хитрый, черт: разделяется на две партии. Одна партия копает, другая пьет каву. Потом одна каву пьет, другая копает. А мы стреляй! Пока отстреляемся " – глядишь, и чай захолонул. Обратно надо греть. Этак и дров не напасешься.
…Против германа растет глухое неудовольствие…
А вокруг дивный солнечный день, в небе дватри белоснежных круглых облачка, с исподу голубоватые, плоско синеет река Вилия, желтеет новый наплавной мост, синеют леса, источая бальзамический запах хвои.
Благодать!
Прощай, белоруссколитовское Полесье. Жаль с тобой расставаться, да ничего не поделаешь. Такая наша солдатская служба.
Если день ясен, летают аэропланы. Уже с утра откудато сверху льется сонный журчащий звук мотора. Летит герман. Из землянок наверх выползают сонные батарейцы и поднимают помятые лица к небу. Долго не могут найти в яркой глубине белую точку. Водят пальцами в разные стороны, щурятся, пока ктонибудь случайно не наткнется на «таубе», вокруг которого апрельское небо уже покрыто белой оспой наших шрапнельных разрывов. Беленькие оспинки пухнут, превращаются в небольшие трескучие тучки. Скоро все небо становится рябым.
Но, в общем, на земле тихо. Тишину нарушают жаворонки, вороны, ручейки… Весна…
О, как горько и вместе с тем как сладостно она напоминает поход за фиалками и Ганзю!
Никогда больше я не увижу ни этой, ни той весны. Будет еще много весен… но эти неповторимы, как первая любовь.
…Перед закатом я пошел к реке. Небо попрежнему устойчиво безоблачное. Солнце лучистое, как будто сквозь слезы; с берез сыплются крупные капли. Идут весенние соки. Солдаты пробуравили стволы берез, приладили деревянные желобки и собирают березовый сок в свои манерки и бачки.
Я вдруг ощущаю на губах вкус березового сока: чуть сладковатый, душистый, прохладный.
Помню, шел я мимо соседней батареи, опустив голову