29

сказал он, стараясь всем своим видом изобразить смущение.

        — Ах, вот как! Как же ты убежал?

        — Взял да и убежал.

        — Так сразу взял да сразу и убежал?

        — Нет, не сразу, — сказал Ваня и почесал нога об ногу, — я два раза от него убегал. Сначала я убежал, да он меня нашёл. А уж потом я так убежал, что он меня уж и не нашёл.

        — Кто это «он»?

        — Дяденька Биденко. Ефрейтор. Разведчик ихний. Может, знаете?

        — Слыхал, слыхал, — хмурясь ещё сильнее, сказал Енакиев. — Только чтото мне не верится, чтобы ты убежал от Биденко. Не такой он человек. Помоему, голубь, ты чтото сочиняешь. А?

        — Никак нет, — сказал Ваня, вытягиваясь. — Ничего не сочиняю. Истинная правда.

        — Слыхал, Соболев? — обратился капитан к своему коневоду, который с живейшим интересом слушал разговор своего командира с мальчишкой.

        — Так точно, слыхал.

        — И что же ты скажешь? Может это быть, чтобы мальчик убежал от Биденко?

        — Да никогда в жизни! — с широкой, блаженной улыбкой воскликнул Соболев. — От Биденко ни один взрослый не убежит, а не то что этот пистолет. Это он, товарищ капитан, извините за такое выражение, просто маломало заливает.

        Ваня даже побледнел от обиды.

        — С места не сойти! — твёрдо сказал он и метнул на коневода взгляд, полный холодного презрения и достоинства.

        Потом, весь вспыхнув и залившись румянцем, он стал быстробыстро, пятое через десятое, рассказывать, как он обхитрил старого разведчика.

        Когда он дошёл до места с верёвкой, капитан не стал более сдерживаться. Он смахнул перчаткой слезы, выступившие на глазах, и захохотал таким громким, басистым смехом, что лошади навострили уши и стали тревожно подтанцовывать. А Соболев, не смея в присутствии своего командира смеяться слишком громко — это было не положено, — только крутил головой и прыскал в кулак и всё время повторял:

        — Ай, Биденко! Ай, знаменитый разведчик! Ай, профессор!

        Когда же Ваня стал рассказывать о встрече с военным мальчиком, капитан Енакиев вдруг помрачнел, задумался, стал грустным.

        — Они меня, говорит, за своего сына приняли, — возбуждённо рассказывал Ваня про военного мальчика, — я у них теперь, говорит, сын полка. Я, говорит, с ними один раз даже в рейд ходил, на тачанке сидел вместе со станковым пулемётом. Потому что я своим, говорит, показался. А ты своим, говорит, верно, не показался. Вот они тебя и отослали.

        Тут Ваня крупно глотнул воздух и жалобно посмотрел в глаза капитану своими наивными прелестными глазами:

        — Только он это врёт, дяденька, что будто я своим не показался. Ято своим показался. Верно говорю. Они меня жалели. Да только они ничего поделать не могли против капитана Енакиева.

        — Что ж, выходит дело, что ты всем «показался», только одному капитану Енакиеву «не показался»?

        — Да, дяденька, — сказал Ваня, виновато мигая ресницами. — Всем показался, а капитану не показался. А он меня даже ни разу не видел. Разве это можно судить человека, не видавши? Кабы он меня разок посмотрел, может быть, я бы ему тоже показался. Верно, дяденька?

        — Ты так думаешь? — сказал капитан усмехнувшись. — Ну, да ладно. Поглядим.

        Он решительно поставил ногу в стремя и сел на лошадь.

        — В ночное с ребятами ездил? — строго спросил он, улыбаясь глазами и разбирая поводья.

        — Как не ездил! Ездил, дяденька.

        — На лошади удержишься?.. А нука, Соболев, бери его к себе.

        И не успел Ваня моргнуть, как сильные руки коневода подхватили его с земли и посадили впереди себя на лошади.

        — К разведчикам! — скомандовал