11

товарищ капитан.

        — То есть как это — жалко? — строго нахмурился Енакиев. — Почему жалко?

        — Куда же он денется в тылуто? У него там никого нету родных. Круглый сирота. Пропадёт.

        — Не пропадёт. Есть специальные детские дома для сирот.

        — Такто оно, конечно, так, — сказал Егоров, всё ещё продолжая держаться семейного тона, хотя в голосе капитана Енакиева уже послышались твёрдые, командирские нотки.

        — Что?

        — Такто оно так, — повторил Егоров, переминаясь на шатких ступенях лестницы. — А всётаки, как бы это сказать, мы уже думали его у себя оставить, при взводе управления. Уж больно смышлёный паренёк. Прирождённый разведчик.

        — Ну, это вы фантазируете, — сказал Енакиев раздражённо.

        — Никак нет, товарищ капитан. Очень самостоятельный мальчик. На местности ориентируется всё равно как взрослый разведчик. Даже ещё получше. Он сам просится, «Выучите меня, говорит, дяденька, на разведчика. Я вам буду, говорит, цели разведывать. Я здесь, говорит, каждый кустик знаю».

        Капитан усмехнулся:

        — Сам просится… Мало что он просится. Не положено. Да и как мы можем взять на себя ответственность? Ведь это маленький человек, живая душа. А ну как с ним чтонибудь случится? Бывает на войне, что и подстрелить могут. Ведь так, Егоров?

        — Так точно.

        — Вот видите. Нет, нет. Рано ему ещё воевать, пусть прежде подрастёт. Ему сейчас учиться надо. С первой же машиной отправьте его в тыл. Егоров помялся.

        — Убежит, товарищ капитан, — сказал он неуверенно.

        — То есть как это — убежит? Почему вы так думаете?

        — "Если, говорит, вы меня в тыл начнёте отправлять, я от вас всё равно убегу по дороге".

        — Так и заявил?

        — Так и заявил.

        — Ну, это мы ещё посмотрим, — сухо сказал капитан Енакиев. — Приказываю отправить его в тыл. Нечего ему здесь болтаться.

        Семейный разговор кончился. Сержант Егоров вытянулся:

        — Слушаюсь.

        — Всё, — сказал капитан Енакиев коротко, как отрубил.

        — Разрешите идти?

        — Идите.

        И в то время, когда сержант Егоров спускался по лестнице, изза мутной стены дальнего леса медленно вылетела бледносиняя звёздочка. Она ещё не успела погаснуть, как по её следу выкатилась другая синяя звёздочка, а за нею третья звёздочка — жёлтая.

        — Батарея, к бою, — сказал капитан Енакиев негромко.

        — Батарея, к бою! — крикнул звонко телефонист в трубку.

        И это звонкое восклицание сразу наполнило зловеще притихший лес сотней ближних и дальних отголосков.

4

        А в это время Ваня Солнцев, поджав под себя босые ноги, сидел на еловых ветках в палатке разведчиков и ел из котелка большой деревянной ложкой необыкновенно горячую и необыкновенно вкусную кротёнку из картошки, лука, свиной тушёнки, перца, чеснока и лаврового листа.

        Он ел с такой торопливой жадностью, что непрожёванные куски мяса то и дело останавливались у него в горле. Острые твёрдые уши двигались от напряжений под косичками серых, давно не стриженных волос.

        Воспитанный в степенной крестьянской семье, Ваня Солнцев прекрасно знал, что он ест крайне неприлично. Приличие требовало, чтобы он ел не спеша, изредка вытирая ложку хлебом, и не слишком сопел и чавкал.

        Приличие требовало также, чтобы он время от времени отодвигал от себя котелок и говорил: «Много благодарен за хлеб, за соль. Сыт, хватит», — и не приступал к продолжению еды раньше, чем его трижды не попросят: «Милости просим, кушайте ещё».

        Всё это Ваня понимал, но ничего не мог с собой поделать. Голод был сильнее всех правил, всех приличий.

        Крепко держась одной