руль, зашпаклеванный суриком, и пойдет на бережок снаряжать
шаланду.
Но память быстро возвращалась. Старика вдруг начинали одолевать
хозяйские заботы. Он с трудом приподнимался на локте и подзывал Гаврика.
- Что вам, дедушка?
Старик долго жевал губами, собираясь с силами.
- Шаланду не унесло? - спрашивал он наконец, и брови его поднимались
горестно, домиком.
- Не унесло, дедушка, не унесло. Вы лучше ляжьте.
- Ее смолить надо...
- Засмолю, дедушка, не бойтесь. Ляжьте.
Дедушка покорно ложился, но через минуту подзывал Мотю:
- Ты что там делаешь, деточка?
- Картошку поливаю.
- Умница. Поливай. Не жалей водички. Л бурьян вырываешь?
- Вырываю, дедушка.
- А то он скрозь весь огород заглушит. Ну, иди, деточка, отдохни,
поиграйся в свои куколки.
Дедушка снова тяжело отваливался на спину.
Но тут начинал лаять Рудько, и старик поворачивал сердитые глаза с
нависшими бровями. Ему казалось, что он очень громко, по-хозяйски, кричит на
разбаловавшуюся собаку: "А ну, Рудько, цыц! Вот скаженная! На место! Цыц!"
А на самом деле выходило чуть слышно:
- Тсц, ты, тсц...
Но большую часть времени дедушка неподвижно смотрел вдаль. Там, между
двумя прибрежными горками, виднелся голубой треугольник моря со множеством
рыбачьих парусов. Глядя на них, старик не торопясь разговаривал сам с собой:
- Да, это верно. Ветер любит парус. С парусом совсем не то, что без
паруса. Под парусом иди себе куда хочешь. Хочешь, иди в Дофиновку, хочешь -
в Люстдорф. Под парусом можно сходить и в Очаков, и в Херсон, и даже в
Евпаторию. А без паруса, на одних веслах, это что ж: курям на смех! До
Большого Фонтана за четыре часа не догребешь. Да назад четыре часа. Нет,
если ты рыбак, то тебе надо парус. А без паруса лучше в море и не выходи.
Один только срам. Шаланда без паруса все равно что человек без души. Да.
Все время, не переставая, дедушка думал о парусе.
Дело в том, что как-то ночью на минуточку заходил Терентий повидаться с
семьей. Он принес детям гостинцев, оставил жене на базар три рубля и сказал,
что на днях постарается справить новый парус.
С этого времени дедушка перестал скучить.
Мечты о новом парусе наполняли его. Он так ясно, так отчетливо видел
этот новый парус, как будто бы тот уже стоял перед ним - тугой, суровый,
круглый от свежего ветра.
Обессиленный навязчивой мыслью о парусе, дедушка впадал в забытье. Он
переставал понимать, где он и что с ним, продолжая только чувствовать.
Сознание, отделявшее его от всего, что было не им, медленно таяло. Он
как бы растворялся в окружавшем его мире, превращаясь в запахи, звуки,
цвета...
Крутясь вверх и вниз, пролетала бабочка-капустница с лимонными жилками
на кремовых крылышках. И он был одновременно и бабочкой и ее полетом.
Рассыпалась по гальке волна - он был ее свежим шумом. На губах стало
солоно от капли, принесенной ветерком, - он был ветерком и солью.
В одуванчиках сидел ребенок - он был этим ребенком, а также этими
блестящими цыплячье-желтыми цветами, к которым тянулись детские ручки.
Он был парусом, солнцем, морем... Он был всем.
Но он не дождался
