Уже православных хрестиян бьете! Вы сначала
посмотрите хорошенько, а уж потом начинайте. Ступайте себе, откуда пришли!
Нема тут никаких евреев, нема. Идите себе с богом!
На улице раздавались свистки городовых, как всегда явившихся ровно
через полчаса после погрома. Женщина в белых чулках положила на ступеньки
голыш, аккуратно вытерла руки о подол юбки и кивнула головой:
- Ну зараз здесь будет. Хорошенького помаленьку.
А то уже слышите, как там наши городовики разоряются Аида теперь до
жида на Малофонтанскую, угол Ботанической.
И она, подобрав тяжелые юбки, кряхтя, стала спускаться с лестницы.
40 ОФИЦЕРСКИЙ МУНДИР
Несколько дней после этого тротуар возле дома был усеян камнями, битым
стеклом, обломками ящиков, растертыми шариками синьки, рисом, тряпками и
всевозможной домашней рухлядью.
На полянке, в кустах, можно было вдруг найти альбом с фотографиями,
бамбуковую этажерку, лампу или утюг.
Прохожие тщательно обходили эти обломки, как будто одно прикосновение к
ним могло сделать человека причастным к погрому и запятнать на всю жизнь.
Даже дети, с ужасом и любопытством спускавшиеся в разграбленную
лавочку, нарочно прятали руки в карманы, чтобы не соблазниться валяющимися
на полу мятным пряником или раздавленной коробочкой папирос "Керчь".
Отец целыми днями ходил по комнатам, какой-то помолодевший, строгий,
непривычно быстрый, с заметно поседевшими висками, с напряженно выдвинутым
вперед подбородком. Сюртук зашили так искусно, что повреждений почти не было
видно.
Жизнь возвращалась в свою колею.
На улицах уже не стреляли. В городе была мирная тишина. Мимо дома
проехала первая после забастовки трам-карета, это громоздкое и нелепое
сооружение вроде городского дилижанса с громаднейшими задними колесами и
крошечными передними. На вокзале свистнул паровик.
Принесли "Русские ведомости", "Ниву" и "Задушевное слово ".
Однажды Петя, посмотрев в окно, увидел у подъезда желтую почтовую
карету.
Сердце мальчика облилось горячим и замерло.
Почтальон открыл заднюю дверцу и вынул из кареты посылку.
- От бабушки! - закричал Петя и хлопнул ладонями по подоконнику.
Ах, ведь он совсем об этом забыл! Но теперь, при виде желтой кареты,
сразу вспомнились и ушки, и окончательно испорченный вицмундир, и проданные
сандалии, и копилка Павлика - словом, все его преступления, которые могли
открыться каждую минуту.
Раздался звонок. Петя бросился в переднюю.
- Не смейте трогать, - кричал он возбужденно, - это мне! Это мне!
Действительно, к общему изумлению, на холсте было выведено крупными
лиловыми буквами: "Петру Васильевичу Бачей в собственные руки".
Ломая ногти, мальчик содрал парусину, крепко прошитую суровой ниткой. У
него не хватило терпения аккуратно отделить скрипучую крышку, прибитую
длинными, тонкими гвоздиками.
Петя схватил кухонную секачку и грубо раскроил ящик, легкий, как
скрипка. Он вынул нечто любовно завернутое в очень старый номер газеты
"Русский инвалид".
Это был офицерский сюртук.
- Дедушкин мундир! - торжественно провозгласил Петя. - Вот!
Больше в посылке ничего не было.
