Было видно, как на мостовую
выкатываются банки с монпансье, бочонки, консервы.
Вся озверевшая толпа со свистом и гиканьем окружила дом. Портрет в
золотой раме с коронкой косо поднимался то здесь, то там. Казалось, что
офицер в эполетах и голубой ленте через плечо, окруженный хоругвями, все
время встает на цыпочки, желая заглянуть через головы.
- Господин Бачей! Вы видите, что делается? - шептал Коган, потихоньку
ломая руки. - На двести рублей товару!
- Папа, замолчите! Не смейте унижаться! - закричал Нюся. - Это не
относится к деньгам.
Погром продолжался.
- Барин! Пошли по квартирам, евреев ищут!
Мадам Коган вскрикнула и забилась в темном коридоре, как курица,
увидевшая нож.
- Дора! Наум! Дети!..
- Барин, идут по нашей лестнице...
На лестнице слышался гулкий, грубый шум голосов и сапог, десятикратно
усиленный в коробке парадного хода. Отец трясущимися пальцами, но
необыкновенно быстро застегнулся на все пуговицы и бросился к двери, обеими
руками раздирая под бородой крахмальный воротник, давивший ему горло. Тетя
не успела ахнуть, как он уже был на лестнице.
- Ради бога, Василий Петрович!
- Барин, не ходите, убьют!
- Папочка! - закричал Петя и бросился за отцом.
Прямой и легкий, с остановившимся лицом, в черном сюртуке, отец, гремя
манжетами, быстро бежал вниз по лестнице.
Навстречу ему, широко расставляя ноги, тяжело лезла женщина в белых
войлочных чулках. Ее рука в нитяных перчатках с отрезанными пальцами крепко
держала увесистый голыш. Но теперь ее глаза были не черными, а
синевато-белыми, подернутыми тусклой плевой, как у мертвого вола. За ней
поднимались потные молодцы в синих суконных картузах чернобакалейщиков.
- Милостивые государи! - неуместно выкрикнул отец высоким фальцетом, и
шея его густо побагровела. - Кто вам дал право врываться в чужие дома? Это
грабеж! Я не позволяю!
- А ты здесь кто такой? Домовладелец?
Женщина переложила камень из правой руки в левую и, не глядя на отца,
дала ему изо всех сил кулаком в ухо.
Отец покачнулся, но ему не позволили упасть: чья-то красная веснушчатая
рука взяла его за шелковый лацкан сюртука и рванула вперед. Старое сукно
затрещало и полезло.
- Не бейте его, это наш папа! - не своим голосом закричал Петя,
обливаясь слезами. - Вы не имеете права! Дураки!
Кто-то изо всей мочи, коротко и злобно, дернул отца за рукав. Рукав
оторвался. Круглая манжета с запонкой покатилась по лестнице.
Петя видел сочащуюся царапину на носу отца, видел его близорукие глаза,
полные слез - пенсне сбили, - его растрепанные семинарские волосы,
развалившиеся надвое.
Невыносимая боль охватила сердце мальчика. В эту минуту он готов был
умереть, лишь бы папу больше не смели трогать.
- У, зверье! Скоты! Животные! - сквозь зубы стонал отец, пятясь от
погромщиков.
А сверху уже бежали с иконами в руках тетя и Дуня.
- Что вы делаете, господа, побойтесь бога! - со слезами на глазах
твердила тетя.
Дуня, поднимая как можно выше икону спасителя с восковой веточкой
флердоранжа под стеклом, разгневанно кричала:
- Очумели, чи шо?
