прошу вас, входите... Господин Коган... Нюся... Дорочка... Какое несчастье!
Пока мадам Коган рыдая, рассыпалась в благодарностях, от которых папа и
тетя готовы были провалиться со стыда сквозь землю, пока она рассовывала
детей и мужа по дальним комнатам, пение за окном росло и приближалось с
каждым шагом.
По Куликову полю к дому шла небольшая толпа, действительно напоминавшая
крестный ход.
Впереди два седых старика, в зимних пальто, но без шапок, на полотенце
с вышитыми концами несли портрет государя.
Петя сразу узнал эту голубую ленту через плечо и желудь царского лица.
За портретом качались церковные хоругви, высоко поднятые в холодный,
синеватый, как бы мыльный воздух.
Дальше виднелось множество хорошо, тепло одетых мужчин и женщин, чинно
шедших в калошах, ботиках, сапогах. Из широко раскрытых ртов вился белый
пар. Они пели:
- Спаси, го-о-споди, лю-у-ди твоя и благослови до-стоя-я-а-ние твое...
У них был такой мирный и такой благолепный вид, что в лице у отца на
одну минуту даже заиграла нерешительная улыбка.
- Ну, вот видите, - сказал он, - идут себе люди тихо, мирно, никого не
трогают, а вы...
Но как раз в этот миг шествие остановилось против дома на той стороне
улицы. Из толпы выбежала большая, усатая, накрест перевязанная двумя
платками женщина с багрово-синими щеками. Ее выпуклые черные глаза цвета
винограда "изабелла" были люто и решительно устремлены на окна. Она широко,
по-мужски, расставила толстые ноги в белых войлочных чулках и погрозила дому
кулаком.
- А, жидовские морды! - закричала она пронзительным, привозным голосом.
- Попрятались? Ничего, мы вас сейчас найдем! Православные люди, выставляйте
иконы!
С этими словами она подобрала спереди юбку и решительно перебежала
улицу, выбрав на ходу большой голыш из кучи, приготовленной для ремонта
мостовой.
Следом за ней из толпы вышло человек двадцать чубатых длинноруких
молодцов с трехцветными бантиками на пальто и поддевках. Они не торопясь
один за другим перешли улицу мимо кучи камчей, и каждый, проходя, наклонялся
глубоко и проворно.
Когда прошел последний, на месте кучи оказалась совершенно гладкая
земля.
Наступила мертвая тишина. Теперь часы уже не щелкали, а стреляли, и в
окнах были вставлены черные стекла.
Тишина тянулась так долго, что отец успел проговорить:
- Я не понимаю... Где же, наконец, полиция?.. Почему из штаба не
посылают солдат?..
- Ах, да какая там полиция! - закричала тетя с истерической
запальчивостью.
Она осеклась. Тишина сделалась еще ужаснее. "Борис - семейство крыс",
присевший на край стула посредине гостиной, в котелке, сдвинутом на лоб,
смотрел в угол косо и неподвижно больными глазами.
Нюся ходил взад и вперед по коридору, положив руки в карманы. Теперь он
остановился, прислушиваясь. Его полные губы кривились презрительно,
натянутой улыбкой.
Тишина продолжалась еще одно невыносимое мгновение и рухнула. Где-то
внизу бацнул в стекло первый камень. И тогда шквал обрушился на дом. На
тротуар полетели стекла. Загремело листовое железо сорванной вывески.
Раздался треск разбиваемых дверей и ящиков.
