смело сказать, что прислал Терентий, и
пускай он нашего старика возьмет пока что к себе и кормит его, а там видно
будет. Я тогда заскочу... Чуешь?
- Чую.
- Ну, так будь здоров.
Терентий повернул домой, а Гаврик побежал к участку.
Он бежал во весь дух, продираясь сквозь толпу, становившуюся по мере
приближения к вокзалу все гуще и гуще.
Начиная с Сенной площади навстречу ему стали попадаться выпущенные из
участка арестованные. Они шли или ехали на извозчиках, с корзинками и
кошелками, как с вокзала, размахивая шапками, в сопровождении родственников,
знакомых, товарищей.
Толпы бегущих по мостовой людей провожали их, крича без перерыва:
- Да здравствует свобода! Да здравствует свобода!
Возле Александровского участка, окруженного усиленными нарядами конной
и пешей полиции, стояла такая громадная и тесная толпа, что даже Гаврику не
удалось пробраться сквозь нее. Тут легко можно разминуться со стариком.
При одной мысли, что в случае, если действительно разминутся, дедушка
может привести за собой на Ближние Мельницы "Якова", мальчик вспотел.
С бьющимся сердцем он бросился в переулок, с тем чтобы как-нибудь
обойти толпу, во что бы то ни стало пробраться к участку и перехватить
дедушку. Неожиданно он увидел его в двух шагах от себя.
Но, боже мой, что стало с дедушкой! Гаврик даже не сразу его узнал.
Навстречу мальчику, держась поближе к домам, покачиваясь на согнутых,
как бы ватных ногах, тяжело шаркая рваными чоботами по щебню и
останавливаясь через каждые три шага, шел дряхлый старик с серебряной
щетиной бороды, с голубенькими слезящимися глазами и провалившимся беззубым
ртом. Если бы не кошелка, болтавшаяся в дрожащей руке старика, Гаврик ни за
что б не узнал дедушку. Но эта хорошо знакомая тростниковая плетенка,
обшитая грязной холстиной, сразу же бросилась в глаза и заставила сердце
мальчика сжаться от ни с чем ни сравнимой боли.
- Дедушка! - испуганно закричал он. - Дедушка, это вы?
Старик даже не вздрогнул от этого неожиданного окрика. Он медленно
остановился и медленно повернул к Гаврику лицо с равнодушно жующими губами,
не выражая ни радости, ни волнения - ничего, кроме покорного, выжидающего
спокойствия.
Можно было подумать, что он не видит внука, - до того неподвижны были
его слезящиеся глаза, устремленные куда-то мимо.
- Дедушка, куда вы идете? - спросил Гаврик громко, как у глухого.
Старик долго жевал губами, прежде чем произнес - тихо, но сознательно:
- На Ближние Мельницы.
- Туда нельзя, - шепотом сказал Гаврик, осторожно оглядываясь. -
Терентий сказал, чтоб на Ближние, ради бога, не приходили.
Старик тоже оглянулся по сторонам, но как-то слишком медленно,
безразлично, машинально.
- Пойдемте, дедушка, пока до дому, а там посмотрим.
Дедушка покорно затоптался, поворачиваясь в другую сторону, и, не
говоря ни слова, зашаркал назад, с усилием переставляя ноги.
Гаврик подставил старику плечо, за которое тот крепко взялся. Они
потихонечку пошли через возбужденный город к морю, как слепой с поводырем:
мальчик впереди, дедушка несколько сзади.
Очень часто старик останавливался
