мимо Одессы-Товарной,
мимо предместий, усыпанных толпами неподвижных людей, мимо молчаливых
станций и полустанков - через всю Россию на север, в Петербург. Призрак
проигранной войны двигался по России вместе с этим печальным поездом.
Пете в эти несколько дней казалось, что в их доме - покойник. Ходили
тихо. Говорили мало. У тети на туалете лежал скомканный носовой платок.
Сразу после обеда отец молча накрывал лампу зеленым абажуром и до поздней
ночи исправлял тетрадки, то и дело роняя пенсне и протирая его подкладкой
сюртука.
Петя притих. Он рисовал в специальной "рисовальной тетради" вместо
заданных шаров и конусов бой под Тюренченом и остроносый крейсер "Ретвизан",
окруженный фонтанами взрывающихся японских мин. Только неутомимый Павлик то
и дело запрягал Кудлатку в перевернутый стул и, неистово дуя в крашеную
жестяную трубу, возил по коридору "похороны Кондратенко".
Однажды, ложась спать, Петя услышал из столовой голоса папы и тети.
- Невозможно, невозможно жить, - говорила тетя в нос, как будто у нее
был насморк.
А мальчик прекрасно знал, что она здорова.
Петя стал слушать.
- Буквально нечем дышать, - продолжала тетя со слезами в голосе. -
Неужели вы этого не чувствуете, Василий Петрович? Мне бы на их месте
совестно было людям в глаза смотреть, а они - боже мой! - как будто бы это
так и надо. Иду по Французскому бульвару и глазам своим не верю.
Великолепнейший выезд, рысаки в серых яблоках, ландо, на козлах кучер-солдат
в белых перчатках, шум, гром, блеск... Две дамы в белых косынках с красными
крестами, в бархатных собольих ротондах, на пальцах вот такие брильянты,
лорнеты, брови намазаны, глаза блестят от белладонны, и напротив два
шикарных адъютанта с зеркальными саблями, с папиросами в белых зубах. Хохот,
веселье... И, как бы вы думали, кто? Мадам Каульбарс с дочерью и
поклонниками катит в Аркадию, в то время когда Россия буквально истекает
кровью и слезами! Ну, что вы скажете? Нет, вы только подумайте - вот такие
брильянты! А, позвольте спросить, откуда? Наворовали, награбили, набили
карманы... Ох, до чего же я ненавижу всю эту - простите меня за резкость -
сволочь! Три четверти страны голодает... Вымирают целые уезды... Я больше не
могу, не в состоянии, поймите же это!
Петя услышал горячие всхлипывания.
- Ради бога, Татьяна Ивановна... Но что же делать? Что делать?
- Ах, почем я знаю, что делать! Протестовать, требовать, кричать, идти
на улицу...
- Умоляю вас... Я понимаю... Но скажите, что мы можем?
- Что мы можем? - вдруг воскликнула тетя высоким и чистым голосом. - Мы
все можем, все! Если только захотим и не побоимся. Мы можем мерзавцу сказать
в глаза, что он мерзавец, вору - что он вор, трусу - что он трус... А мы
вместо этого сидим дома и молчим! Боже мой, боже мой, страшно подумать, до
чего дошла несчастная Россия! Бездарные генералы, бездарные министры,
бездарный царь...
- Ради бога, Татьяна Ивановна, услышат дети!
- И прекрасно, если услышат. Пусть знают, в какой стране они живут.
Потом нам же скажут спасибо. Пусть знают, что у них царь - дурак и пьяница,
кроме того еще и битый бамбуковой
