и городом.
Перелет.
Разгорелись у Родиона руки. Но вот опять сверчки хрустальным ручейком
пробираются среди частых звезд и бурьяна.
А может, это воркует телефон?
И второй снаряд сам собой лезет из подъемника в руки матроса. Доконаем
генерала, погоди!
- Башенное, огонь! Башенное, огонь!
- Ляжь, не кричи... Может, тебе дать напиться? Ляжь тихо...
... И вторая полоса легла поперек бухты. Опять перелет. Ничего, авось в
третий раз не промажем! Снарядов небось хватит. Полны погреба.
Легче пушинки и вместе с тем тяжелее дома лег в ослабевшие ладони
третий снаряд.
Только бы пустить его поскорее. Только бы дым повалил поскорее из
синего купола. А там и пойдет, и пойдет!..
Но что-то не воркует телефон, перестали звенеть сверчки... Поумирали
там все наверху, что ли?
Или это утро наступает такое тихое и такое розовое?
Башня словно сама собой поворачивается обратно. "Отбой!" - и снаряд,
выскользнув из упавших рук, опускается обратно в погреб, гремя цепями
подъемника. Нет, нет, это покатилась из пальцев кружка и нежно журчит водица
с койки на пол.
И тишина, тишина...
"Да что ж это такое? Эх, продали, продали волю, чертовы шкуры!
Сдрейфили! Уж если бить, так бить до конца! Чтоб камня на камне не
осталось!"
- Бей, башенное, бей!..
- Ох, господи, господи, святой чудотворец Николай! Ляжь, выпей еще
воды. Несчастье!..
Слабая, розовая тишина утра нежно и успокоительно прилегла к
воспаленной щеке Родиона. Далеко на золотистом обрыве кричали петухи.
17 ХОЗЯИН ТИРА
Дедушка и внучек обсудили положение и решили, что больного покуда не
следует никому показывать. Тем более не следует отправлять его в городскую
больницу, где обязательно спросят паспорт.
По мнению дедушки, у матроса - обыкновенная, не слишком даже сильная
горячка, которая скоро пройдет. А там пускай сам себе обдумает.
Между тем уже совсем рассвело, и надо было опять выходить в море.
Больной не спал. Ослабевший от ночного пота, он неподвижно лежал на
спине, глядя живыми, сознательными глазами на образ чудотворца с пучком
свежих васильков, заткнутых за согнутую от времени темную доску.
- Чуешь? - спросил дедушка, подходя к больному.
Тот слабо пошевелил губами, как бы желая промолвить: "Чую".
- Полегчало?
Больной в знак утверждения прикрыл глаза.
- Может, ты хочешь кушать?
Дедушка покосился на полку с хлебом и кашей.
Матрос слабо качнул головой: "Нет".
- Ну, как хочешь. Слухай, сынок... Нам надо выходить в море по бычки,
чуешь? Так мы тебя здесь оставим одного и запрем на замочек. Можешь нам
свободно доверять. Мы такие же самые люди, как ты, - черноморские. Чуешь? Ты
себе тута тихонечко лежи и отдыхай. А если кто-нибудь постучится, так ты
просто молчи, и больше ничего. Мы с Гавриком зараз управимся и тоди
быстренько вернемся. Я тебе тут в кружечке воду поставлю: захочешь, так
напейся, это ничего. И ни об чем не думай, можешь вполне надеяться. Ты
чуешь?
Старик разговаривал с больным, как с несмышленым ребенком, через каждые
два слова приговаривая: "Чуешь?"
Матрос смотрел на него улыбающимися
