Обеими руками снял тогда Родион бескозырку и так низко поклонился, что
кончики новых георгиевских лент мягко легли в пыль, как оранжево-черные
деревенские цветы чернобривцы.
- Просто срам... Чистый срам! Орудия двенадцатидюймовые, боевых
патронов хоть залейся, наводчики один в одного. Даром Кошубу не послушались.
Дорофей Кошуба правильно говорил: кондукторов, паршивых шкур, - за борт!
"Георгия Победоносца" - потопить. Идти на Одессу высаживать десант. Весь бы
одесский гарнизон подняли, всех бы рабочих, все бы Черное море! Эх, Кошуба,
Кошуба, было бы тебя послушаться... А то такая ерунда получилась!
В последний раз поклонился Родион своему родному кораблю.
- Ладно, - сказал он сквозь зубы, - ладно. За нами не пропадет. Все
равно всю Россию подымем.
Через несколько дней, купив на последние деньги вольную одежду, он
ночью переправился через гирло Дуная, возле Вилково, на русскую сторону.
План у него был такой: добраться степью до Аккермана, оттуда на барже
или на пароходе в Одессу; из Одессы до родного села Нерубайского - рукой
подать. А там - как выйдет...
Одно только знал Родион наверняка: что к прошлому для него все пути
заказаны, что прежняя его жизнь, подневольная матросская жизнь на царском
броненосце и трудная родная крестьянская жизнь дома, в голубой мазанке с
синими окошками среди желтых и розовых мальв, отрезана от него навсегда.
Теперь - либо на виселицу, либо скрываться, поднять восстание, жечь
помещиков, идти в город искать комитет.
Он почувствовал себя худо еще в дороге. Но останавливаться было уже
нельзя. Он шел больной.
И вот теперь... Что это с ним происходит? Где он лежит? Почему в дверях
качаются звезды? И звезды ли это?
Черным морем обступила. Родиона ночь. Звезды сгустились, разгорелись и
легли перед глазами низкими карантинными огнями. Зашумел город, загорелась в
порту эстакада, побежали люди, путаясь в бунтующем огне. Длинными рельсами
упали вдоль мостовых железные винтовочные залпы.
Качнулась ночь корабельной палубой. Зеркальный круг прожектора побежал
по волнистому берегу, добела раскаляя углы домов, вспыхивая в стеклах,
выдергивая из темноты бегущих солдат, красные лоскутья флагов, зарядные
ящики, лафеты, поваленные поперек улицы конки.
И вот он видит себя в орудийной башне.
Наводчик глазом припал к дальномеру. Башня поворачивается сама собой,
наводя на город пустое дуло, сияющее внутри зеркальными нарезами. Стоп! Как
раз точка в точку против синего купола театра, где осанистый генерал держит
военный совет против мятежников.
В башне канителится жидкий телефонный звонок.
А может быть, это сверчки воркуют в степи?
Нет, это телефон. Электрический подъемник с медленным лязгом выносит из
погреба снаряд - он качается на цепях - прямо в руки Родиона.
А может быть, это не снаряд, а прохладная дыня? Ах, как хорошо было б
напиться! Но нет, нет, это снаряд.
- Башенное, огонь!
И в тот же миг зазвенело в ушах, словно ударило снаружи в башенную
броню, как в бубен. Вспыхнул огонь, и обварило запахом жженого гребня.
Дрогнул рейд во всю ширь. Закачались на рейде шлюпки. Железная полоса
легла между броненосцем
