воротничком и кружевными манжетами. У нее красные от
слез, возбужденные, радостные глаза, натянувшиеся от смеха губы. Ее
подбородок дрожит не то от смеха, не то от слез.
- Павлик!
Она вырывает у кухарки из рук Павлика.
- Бож-же мой, какой стал тяжелый!
Павлик открывает совершенно черные со сна глаза, с безгранично
равнодушным изумлением говорит:
- О? Тетя!
И засыпает опять.
Ну да, конечно, конечно же, это тетя! Отлично знакомая, дорогая,
родная, но только немножко забытая тетя. Как можно было не узнать?
- Петя? Мальчик! Какая громадина!
- Тетя, вы знаете, что с нами было? - сразу же начал Петя. - Тетя, вы
ничего не знаете! Да тетя же! Вы слушайте, что только с нами было. Тетя, да
вы же не слушаете! Тетя, вы же слушайте!
- Хорошо, хорошо, только не все сразу. Иди в комнаты. А где же Василий
Петрович?
- Здесь, здесь...
По лестнице поднимался отец:
- Ну, вот и мы. Здравствуйте, Татьяна Ивановна.
- С приездом, с приездом! Пожалуйте. Не укачало вас?
- Ничуть. Прекрасно доехали. Нет ли у вас мелочи? У извозчика нет с
трех рублей сдачи.
- Сейчас, сейчас. Вы только не беспокойтесь... Петя, да не путайся же
ты под ногами... После расскажешь. Дуня, голубчик, сбегайте вниз - отнесите
извозчику... Возьмите у меня на туалете...
Петя вошел в переднюю, показавшуюся ему просторной, сумрачной и до
такой степени чужой, что даже тот черномазый большой мальчик в соломенной
шляпе, который вдруг появился, откуда ни возьмись, в ореховой раме забытого,
но знакомого зеркала, освещенного забытой, но знакомой лампой, не сразу был
узнан.
А его-то, кажется, Петя мог узнать без труда, так как это именно и был
он сам!
10 ДОМА
Там, в экономии, была маленькая, чисто выбеленная комнатка с тремя
парусиновыми кроватями, покрытыми летними марсельскими одеялами.
Железный рукомойник. Сосновый столик. Стул. Свеча в стеклянном колпаке.
Зеленые решетчатые ставни-жалюзи. Крашеный пол, облезший от постоянного
мытья.
Как сладко и прохладно было засыпать, наевшись простокваши с серым
пшеничным хлебом, под свежий шум моря в этой пустой, печальной комнате!
Здесь было совсем не то.
Это была большая квартира, оклеенная старыми бумажными шпалерами и
заставленная мебелью в чехлах.
В каждой комнате шпалеры были другие и мебель другая. Букеты и ромбы на
шпалерах делали комнаты меньше. Мебель, называвшаяся здесь "обстановка",
глушила шаги и голоса.
Из комнаты в комнату переносили лампы.
В гостиной стояли фикусы с жесткими вощеными листьями. Их новые побеги
торчали острыми стручками, как бы завернутыми в сафьяновые чехольчики.
Свет переставляемых ламп переходил из зеркала в зеркало. На крышке
пианино дрожала вазочка: это по улице проезжали дрожки. Треск колес соединял
город с домом.
Пете ужасно хотелось, поскорее напившись чаю, выбежать хоть на
минуточку во двор - узнать, как там и что, повидаться с мальчиками. Но было
уже очень поздно: десятый час. Все мальчики, наверно, давно спят.
Хотелось поскорее рассказать тете или, на худой конец, Дуне про беглого
матроса. Но все были заняты: стелили постели, взбивали
