скелет сгоревшего парохода, прислоненный к
обуглившемуся причалу.
- Сожгли, - еще тише сказал тот же голос.
Тут навалилась пристань.
- Задний ход!
Замолкшие было колеса шумно забили, закрутились в обратную сторону.
Воронки побежали по воде.
Пристань стала удаляться, как-то такое переходить на ту сторону, потом
опять - очень медленно - приблизилась, но уже с другого борта.
Над головами пассажиров пролетел, разматываясь на лету, свернутый
канат.
Петя почувствовал легкий толчок, смягченный веревочной подушкой. С
пристани подали сходни. Первым по ним сбежал усатый и тотчас пропал,
смешавшись с толпой.
Вскоре, дождавшись своей очереди, и наши путешественники медленно сошли
на мостовую пристани.
Мальчика удивило, что у сходней стояли городовой и несколько человек
штатских. Они самым внимательным образом осматривали каждого сходившего с
парохода. Осмотрели они также и папу. При этом господин Бачей машинально
стал застегиваться, выставив вперед дрожащую бородку. Он крепко стиснул
ручку Павлика, и лицо его приняло точно такое же неприятное выражение, как
утром в дилижансе, когда он разговаривал с солдатом.
Они наняли извозчика - Павлика посадили на переднюю откидную скамеечку,
а Петя, совершенно как взрослый, поместился рядом с папой на главном сиденье
- и поехали.
При выезде из агентства у ворот стоял часовой в подсумках, с винтовкой.
Этого раньше никогда не было.
- Папа, почему стоит часовой? - шепотом спросил мальчик.
- Ах, боже мой! - раздраженно сказал отец, дергая шеей. - Отчего да
почему! А я почем знаю? Стоит и стоит. А ты сиди.
Петя понял, что расспрашивать не надо, но также не надо и сердиться на
раздражительность папы.
Но когда на железнодорожном переезде мальчик вдруг увидел сожженную
дотла эстакаду, горы обугленных шпал, петли рельсов, повисших в воздухе,
колеса опрокинутых вагонов, весь этот неподвижный хаос, он закричал,
захлебываясь:
- Ой, что это? Посмотрите! Послушайте, извозчик, что это?
- Пожгли, - сказал извозчик таинственно и закачал головой в твердой
касторовой шляпе, не то осуждая, не то одобряя.
Проехали мимо знаменитой одесской лестницы.
Вверху ее треугольника, в пролете между силуэтами двух полукруглых
симметричных дворцов, на светлом фоне ночного неба стояла маленькая фигурка
дюка де Ришелье с античной рукой, простертой к морю.
Сверкали трехрукие фонари бульвара. С эспланады открытого ресторана
слышалась музыка. Над каштанами и гравием бульвара бледно дрожала первая
звезда.
Петя знал, что именно там, наверху, за Николаевским бульваром, сияло и
шумело то в высшей степени заманчивое, недоступное, призрачное, о чем
говорилось в семействе Бачей с оттенком презрительного уважения: "в центре".
В центре жили "богатые", то есть те особые люди, которые ездили в
первом классе, каждый день могли ходить в театр, обедали почему-то в семь
часов вечера, держали вместо кухарки повара, а вместо няньки - бонну и
зачастую имели даже "собственный выезд", что уже превышало человеческое
воображение.
Разумеется, Бачей жили далеко не "в центре".
Дрожки, треща по мостовой,
