5

время и силы по вечерам, то воспоминания без порядка, а как придется… Очень стал живо вспоминать…»

        Это дневники 1904 года. Ты их, несомненно, когданибудь прочтешь. Очень советую. А вот из дневников 1893 года — еще более поразительно и бесстрашно:

        …"Искусство, говорят, не терпит посредственности. Оно еще не терпит сознательности".

        Это очень отвечает моим теперешним мыслям. Попробую заняться воспоминаниями именно так, как советует Толстой: без порядка, а как придется, как вспомнится, не забывая при этом, что искусство не терпит сознательности.

        Пускай мною руководят отныне воображение и чувство.

        Итак, дорогая внучка, хочешь, я расскажу тебе без порядка, а как придется про одного маленького мальчика с круглым простодушным лицом, узкими глазками, одетого, как девочка, в платьице с широко наглаженными плоеными складками.

        Должен тебе сказать, что тогда маленьких мальчиков было принято одевать как девочек. Когда же в первый раз на мальчика надели короткие штанишки, он был очень горд, то и дело просил маму поднять его к зеркалу, чтобы он мог увидеть свои новые штанишки и ноги в длинных фильдекосовых чулках на резиновых подвязках, пристегнутых к лифчику. Потом этот мальчик поступил в гимназию, стал носить длинные суконные брюки, и так далее.

        Самое удивительное, что этот мальчик был не кто иной, как я сам, твой старыйпрестарый дедушка с сухими руками, покрытыми коричневыми пятнами, так называемой гречкой…

        Вот примерно все, что я хотел сказать тебе, моя дорогая, горячо любимая внучка. А теперь попробую продолжить свои воспоминания «без порядка, а как придется».

Золоченый орех

        Были, правда, еще серебряные орехи, но мне больше нравились золотые. В серебряных орехах было чтото траурное. Золотые же орехи блестели на елке как солнышки, радуя сердце.

        Чтото у нас на елках вывелись золотые орехи!

        Помню, в детстве мы их сами золотили. Это было не такто легко.

        — Подумаешь, как трудно! — скажешь ты.

        — А вот, представь себе, не такто просто. Совсем не просто.

        — А чего: взял золотую краску, помазал кисточкой орех — и готово дело!

        — Вот у тебя и получится некрасивый орех, хотя и золотого цвета, да с какимто бронзовым оттенком, не яркий, а мутный, крашеный. У нас же орехи были как зеркальное золото, и сияли они, как церковные купола, отражая солнце и небо. И сияли они так потому, что их не красили так называемой «золотой краской», а покрывали сусальным золотом, которое продавалось в виде книжечек, состоящих из двадцати тончайших листиков настоящего золота, переложенных папиросной бумагой. Каждый листик сусального золота был так тонок, почти невесом, что по сравнению с ним папиросная бумага казалась грубой, толстой.

        Для того чтобы вынуть из книжки золотой листок, надо было на него осторожно подуть. Тогда с легким шелестом он приподнимался, и можно было его очень осторожно, двумя пальцами вынуть из книжечки и подержать на весу, прислушиваясь к шороху, который он издавал, почти неслышному и все же — как это ни странно — металлическому.

        Если бы можно было усилить этот звук, увеличить его в несколько тысяч раз, то, несомненно, послышалось бы громыханье листа кровельного железа. Лист кровельного синеватого