перемены…
На минуту артиллерийская перестрелка стихает, и вдруг раздается сильнейший разрыв, даже скорее взрыв – словно кто то швырнул в наше оконце горсть дроби. Высказывается предположение, что немецкий снаряд угодил в один из зарядных ящиков третьей батареи и снаряды взорвались.
Все тревожно замолчали.
Зловещий звук, который мы услышали, не был похож на обычные звуки артиллерийских дуэлей: выстрел, полет снаряда, разрыв. Было что то другое.
– Побежать посмотреть? – сказал кто то.
– А ну на самом деле…
Мы выбегаем наверх из землянки, оставив на дощатом столике в полном беспорядке фишки, карты, бочоночки лото.
По ту сторону шоссе над хвойной маскировкой третьей батареи стоит желтовато черное облако еще плотного, нерассеявшегося дыма и пахнет горелой взрывчаткой.
– Что это? Разрыв?
– Да, и здоровый разрыв… на самой батарее.
…из окопа телефонистов вылезает старший телефонист. Все к нему:
– Что такое? Разрыв? Прямое попадание? Кто нибудь ранен? Или убит?
Старший телефонист оглядывается – нет ли поблизости офицеров. Офицеров нет.
– Свой же снаряд, – говорит он, понижая голос – Разорвался перед самым дулом, как только вылетел, так и… Продают нас. Собственными снарядами уже бьют. Измена в тылу. Ранены наводчик и второй номер.
Наши батарейцы, у которых есть в третьей батарее земляки, встревожены.
Больше всех волнуются Колыхаев и Ковалев, у них у обоих близкие дружки там.
– Какого орудия наводчик ранен? Какой номер зацепило?
Но старший телефонист этого не знает.
– И сильно ранены?
– Один, говорят, сильно: распороло живот осколками. А другой полегче, хотя тоже крепко. Но не так чтоб…
– Слышь, узнай по телефону, кто ранен.
Мы расходимся по землянкам в томительной неизвестности. Тягостное молчание, уже ни играть в лото, ни разговаривать никто не может. Трудно смириться с мыслью, что разорвался свой же снаряд. Значит, тыл посылает нам бракованную шрапнель. А может быть, это и вправду измена?
У Колыхаева и Ковалева на лицах печать тревоги. Время тянется мучительно долго. Наконец в землянку спускается всеведущий разведчик.
– Ну что? Кто? – спрашивает Ковалев.
– Да недостоверно, – мямлит разведчик, отводя глаза от Колыхаева.
Но Колыхаев каким то таинственным образом прочитал правду на отвернутом в сторону лице разведчика.
– Стародубец? – почти шепотом спрашивает Колыхаев.
– Он, – со вздохом отвечает разведчик.
– И сильно?
– Здорово.
Колыхаев бледнеет, и мне страшно видеть эту как бы пророческую бледность на его грубоватом рыжеусом лице рыбака с Голой Пристани. Стародубец – земляк и кум Колыхаева.
– Помрет? – спрашивает Колыхаев с деланным спокойствием: дескать, мы все здесь, на позициях, под богом ходим – сегодня тебя, завтра меня. – Помрет?
– Не скажу. Может, и вытянет. Хотя… Кто его знает… Доктор…
– А что доктор?
– Доктор ничего… Колыхаев берется за шапку.
– Надо идтить. – В дверях останавливается. – А кто еще? другой кто?
– Другой канонир Сурин, второй номер.
– А…
Больше ничего не говорит Колыхаев. Ведь
